Учитель Тих!

Учитель Тих!
21:37

Имя Олекси Тихого давно тревожило мое воображение, еще когда я в лагері услышал о глухом суде над ним и Николаем Руденком в Донецке в 1977 г.

Из моей арестованной поэмы „Звоны” сохранился в памяти такой фрагмент:

И когда стало везде тихо
И люди все маленькие
притихли, как мыши руденькі
Выходит учитель Тихий
Выходит поэт Руденко
И твердо буз гаму и грому
Без надежды на оборону
Спокойно заранее ступает.
Так шел его предок на сваю.

Наши этапы в Пермской области разминулись во времени. Но мы проходили одними дорогами. У нас были те же надзиратели и мы осваивали те же штрафные изоляторы.

Однако когда я читаю о жизни Олекси Тихого, то мои этапы, карцеры и противостояния, тускнеют, хотя они навсегда сидят где-то в подсознательной памяти. Олекса Тихий - мученик, который

фатально переходит от застенка к застенку, и при том никогда не стремился избежать наказываний. Поистине, как пишет Стус -
И не кулься от нагайки
И не кройся руками...
Это раздражало и злило конвоиров, привычных к игре, которая предусматривает какую-то самозащиту. А здесь единственная защита - невозмутимый стоицизм какой-то другого человека, что не улягає влиятельные
обстоятельства.

Я думаю, такой тип стоицизма произвелся у украинца из донецкого котла, который перемалывает характеры и доли с грубой методичностью молоха. И вот случился твердый діямант, на котором
молох заскрипів и загарчав.

Тихий - это явление глубоко поучительно на все времена. Это своего рода притча о верности себе. Мне рассказывал или Григорий Гребенюк, Даниил ли Шумук, как они вдвоем шли в летнюю
жару степной дорогой, развлекая о нашей беспросветности, мудрено управляемой партией, да и сели переполуднувати.

- Вот хорошо, что здесь поблизости и лан колхозных помидоров, а то и воды нет.

- Нет, - сказал Олекса, - то не мое.

- Да ты что, шутишь? То ходім к сторожу, попросим.

- Нет, - твердо ответил Тихий. И в той твердости была твердость закона. Он не защищал приятелю, но сам не взял.

Подумать только: он один - против миллионов, привычных до того, что „гуртовое-чертовое”.

Таким неуступчивым он был и относительно украинского языка: имею право! Все кривятся? И пусть кривятся, они же - „все как один”. Его максимализм был состоянием души. И на ту душу он

возлагал обязанности. Размышляя о возможных формах сопротивления государственный политике и общественной инерции, он ставит перед человеком минимальные требование, но такие, которых она должна неуклонно придерживаться: неучастие в русификации, сохранения языка и традиции, отказ от военной службы за пределами Украины, ведения здорового образа жизни. Но каждая из этих требований предусматривает противостояние единице - массе!

„Не нужно нарушать законы. Достаточно пользоваться законами, которые провозгласила Конституция СССР”.
За попытку последовательно придерживаться Конституции СССР заплатило жизнью очень много людей, начиная от автора Конституции Н. Бухарина. Это знал Олекса Тихий. Но он также знал, что законы никогда не будут действовать, если сознательно и сурово сами люди не будут их придерживаться. А люди просто хотят жить так, чтобы легче, хотят жить „как все”. И именно власть поддерживает массу, потакает „всем”, зато очень подозрительно относится к тем, кто самостоятельно зачем-то изучает законы. Ведь почти в каждого при обысках изымали книжицу „Конституция
СССР”, особенно с подчеркиваниями.
Максималистом был Олекса Тихий и как педагог. Он считал, что учитель должен быть в состоянии выкладывать все предметы по программе средней школы. Требование в принципе умно, но
попробуй поставить ее перед педагогическим коллективом, как все выразят возмущение таким „врагом среднего учителя”.

Сам он был человеком сильным, одаренным и вовсе не способным к конформизму. Невзирая не позитивную и конструктивную направленность его особистости, места такому в системе советского образования не было. Вся его энергия сжигалась в противостоянии с официальным фальшем, беззаконием и малокультурным.
Кое-кто ставит вопрос: стоило ли на это тратить жизнь?

Глядя какую жизнь. Ведь многие люди потратили свою жизнь на приспособление и не оставили по себе след. Они были соучастниками коллективного маскарада верноподданости
активистами конъюнктурных начинаний, орудиями обмана, примером догідливости и слухняности, и, конечно, теленками, которые двух маток сосут. Они улыбались из закона, высмеивали веру и принципы и отрекались от родного языка, который мешает карьере.

Для таких Олекса Тихий - непонятный чудак. Но все люди высокой веры, все мученики за правду и защитники обиженных, и обездоленных, все учителя порядности и шляхетности, правдолюбы и безсеребреники были чудаками. И почему-то именно их имена история хранит на семена.
А успешные приспособленцы бесследно „возвращаются к своему пороху”.

Говорят, на своем последнем свидании с женой и сыном Владимиром в 1984 году обессиленный и улыбающийся Олекса Тихий вспоминал на прощание Нагорную Проповедь христовую.

Собственно, из той высокой Проповеди и выросли чистые сердцем, кроткі, милостивые, не мстительные, но неуступчивые в принципах, голодные и жаждущие правды, клейменые за их любовь и веру
труженики и подвижники, которые творили христианскую Европу. Культура Европи положила в основу строения Закон и право человека на земле, подаренной ей Богом. Закон, который гарантирует Божий
дар свобідньої воли, свободы выбора, за велением совести и сердца.

Тот мужчина принадлежал к породе людей, которые погибают в неволе, погибают в муках, изуродованные и обиженные, с тоской к миру другого. Но не теряют лицо и гідности.